Детство

Отрывок...
..Я очень рано понял, что у деда – один Бог, а у бабушки – другой... Она почти каждое утро находила новые слова хвалы, и это всегда заставляло меня вслушиваться в молитву ее с напряженным вниманием. 

– Сердечушко мое чистое, небесное! Защита моя и покров, солнышко золотое, мати Господня. Охрани от наваждения злого, не дай обидеть никого, и меня бы не обижали зря! С улыбкой в темных глазах и как будто помолодевшая, она снова крестилась медленными движениями тяжелой руки. 
– Иисусе Христе. Сыне Божий, буди милостив ко мне грешнице, матери твоея ради... 
Всегда ее молитва была акафистом, хвалою искренней и простодушной. Утром она молилась недолго: нужно было ставить самовар, прислуги дед уже не держал, и, если бабушка опаздывала приготовить чай к сроку, установленному им, он долго и сердито ругался. Иногда он, проснувшись раньше, всходил на чердак и, заставая ее за молитвой, слушал некоторое время ее шепот, презрительно кривя тонкие, темные губы, а за чаем ворчал: 
– Сколько я тебя, дубовая голова, учил, как надобно молиться, а ты все свое бормочешь, еретица! Как только терпит тебя Господь! 
– Он поймет, – уверенно отвечала бабушка. 
– Ему что ни говори – Он разберет.. – Чуваша проклятая! Эх, вы-и... 
Ее Бог весь день был с нею, она даже животным говорила о нем. Мне было ясно, что этому Богу легко и покорно подчинятся все: люди, собаки, птицы, пчелы и травы; Он ко всему на земле был одинаково добр, одинаково близок. 

Однажды балованный кот кабатчицы, хитрый сластена и подхалим, дымчатый, златоглазый, любимец всего двора, притащил из сада скворца; бабушка отняла измученную птицу и стала упрекать кота: 
– Бога ты не боишься, злодей подлый! 
Кабатчица и дворник посмеялись над этими словами, но бабушка гневно закричала на них: 
– Думаете – скоты Бога не понимают? Всякая тварь понимает это не хуже вас, безжалостные... Запрягая ожиревшего, унылого Шарапа, она беседовала с ним: 
– Что ты скучен, Богов работник, а? Старенький ты... 
Конь вздыхал, мотая головою. И все-таки имя Божие она произносила не так часто, как дед. Бабушкин Бог был понятен мне и не страшен, но пред Ним нельзя было лгать – стыдно. Он вызывал у меня только непобедимый стыд. И я никогда не лгал бабушке. Было просто невозможно скрыть что-либо от этого доброго Бога, и, кажется, даже не возникало желания скрывать... 

Дед, поучая меня, тоже говорил, что Бог – Существо вездесущее, всеведущее, всевидящее, добрая помощь людям во всех делах, но молился он не так, как бабушка. Утром, перед тем как встать в угол к образам, он долго умывался, потом, аккуратно одетый, тщательно причесывал рыжие волосы, оправлял бородку и, осмотрев себя в зеркало, одернув рубаху, заправив черную косынку за жилет, осторожно, точно крадучись, шел к образам. Становился он всегда на один и тот же сучок половицы, подобный лошадиному глазу, с минуту стоял молча, опустив голову, вытянув руки вдоль тела. Как солдат. Потом, прямой и тонкий, внушительно говорил: 
– Во имя Отца и Сына и Святаго Духа! Мне казалось, что после этих слов в комнате наступала особенная тишина, – даже мухи жужжат осторожнее. Он стоит, вздернув голову, брови у него приподняты, ощетинились, золотистая борода торчит горизонтально; он читает молитвы твердо, точно отвечая на урок; голос его звучит внятно и требовательно... Читает «Верую», отчеканивая слова; правая нога его вздрагивает, словно бесшумно притоптывая в такт молитве; весь он напряженно тянется к образам, растет и как бы становится все тоньше, суше, чистенький такой, аккуратный и требующий... 

Однажды бабушка шутливо сказала: 
– А скушно поди-ка Богу-то слушать моленье твое, отец, – всегда ты твердишь одно да все то же. 
– Чего-о это? – зловеще протянул он. 
– Чего ты мычишь? – Говорю, от своей-то души ни словечка Господу не подаришь ты никогда, сколько я ни слышу! 
Он побагровел, затрясся и, подпрыгнув на стуле, бросил блюдечко в голову ей, бросил и завизжал, как пила на сучке: 
– Вон, старая ведьма! 
Рассказывая мне о необоримой силе Божией, он всегда и прежде всего подчеркивал ее жестокость: вот согрешили люди – и потоплены, еще согрешили – и сожжены, разрушены города их; вот Бог наказал людей голодом и мором, и всегда Он – меч над землею, бич грешникам. 
– Всяк, нарушающий непослушанием законы Божии, наказан будет горем и погибелью! – постукивая костями тонких пальцев по столу, внушал он. 

Мне было трудно поверить в жестокость Бога. Я подозревал, что дед нарочно придумывает все это, чтобы внушить мне страх не перед Богом, а перед ним... Дед водил меня в церковь: по субботам – ко всенощной, по праздникам – к поздней обедне. Я и во храме разделял, когда какому Богу молятся: все, что читают священник и дьячок, – это дедову Богу, а певчие поют всегда бабушкиному. Я, конечно, грубо выражаю то детское различие между богами, которое, помню, тревожно раздвояло мою душу, но дедов Бог вызывал у меня страх и неприязнь: Он не любил никого, следил за всем строгим оком, Он, прежде всего, искал и видел в человеке дурное, злое, грешное. Было ясно, что Он не верит человеку, всегда ждет покаяния и любит наказывать. 

В те дни мысли и чувства о Боге были главной пищей моей души, самым красивым в жизни, – все же иные впечатления только обижали меня своей жестокостью и грязью, возбуждая отвращение и злость. Бог был самым лучшим и светлым из всего, что окружало меня, – Бог бабушки, такой милый друг всему живому. И, конечно, меня не мог не тревожить вопрос: как же это дед не видит доброго Бога?

М. Горький. Детство. Кишинев. 1976. С. 74-80,82. 

Журнал  "Свет и Жизнь" №3 за 2016 г

Приглашаю еще на один блог "НЕБЕСА НЕБЕС"

Вам понравилось сообщение? поделитесь с друзьями в соц.сети. Спасибо.

Вы хотите оставить комментарий, но не знаете, КАК? Очень просто!

- Нажмите на стрелку рядом с окошком Подпись комментария.

- Выберите Имя/URL (это лучше, чем анонимно)

- Наберите своё имя, строчку URL можете оставить пустой.

- Нажмите Продолжить

- В окошке комментария напишите то, что хотели

- Нажмите Публикация

Спасибо вам!